Комик - Страница 10

– Мы со сцены сходим, – произнес он, – теперь, Виктор Павлыч, ваша очередь – потешьте вы нас вашим чтением. Мне бы очень желалось, чтобы каждое действующее лицо читало за себя; но у меня книжка одна, и роли еще не списаны. Прочтите уж вы одни то, что я отметил для нашего представления, да еще вас прошу пропускать те места, которые зачеркнуты карандашом. Они могут произвести на наших дам неприятное впечатление.

Комик, слушавший чтение всей комедии Дилетаева с грустным лицом, встал.

– Посмотрите, как у него руки дрожат, должно быть, он пьян, – заметил Мишель.

– Какой он странный, неприятно даже видеть: что он – лакей, что ли, чей-нибудь? – спросила его Дарья Ивановна.

– Должно быть, побочный сын Мельпомены.

– Перестанете ли вы меня смешить! Я, право, уеду.

– Бога ради, не погубите меня… Я не буду, честное слово, не буду, – отвечал молодой человек и закурил папиросу.

Комик подошел к столу и сел.

– Не любите ли вы пить воду с сахаром при чтении? – спросил хозяин.

– Нет-с, ничего; я и так прочту, – отвечал тот.

– Ему бы стакан водки для смелости закатить, – проговорил тихонько судья Юлию Карлычу.

– Ай, сохрани господи! Он нас всех приколотит, – отвечал тот.

– И хорошо бы сделал, чтобы глупостями-то не занимались.

Комик наконец начал чтение, по назначению Аполлоса Михайлыча, с того явления, где невеста рассуждает с теткою о женихах и потом является сваха. С первого почти его слова Матрена Матвевна фыркнула, Аполлос Михайлыч усмехнулся, Вейсбор закачал головой, Фани с удивлением уставила на Рымова свои глаза; даже Осип Касьяныч заглянул ему в лицо. Смех и любопытство заметно начали овладевать всеми. Вдова, Юлий Карлыч и Фани хохотали уже совершенно, Дилетаев слушал внимательно и по временам улыбался. Судья тоже улыбался. Мишель и Дарья Ивановна перестали говорить между собою. Чтение Рымова было действительно чрезвычайно смешно и натурально: с монологом каждого действующего лица не только менялся его голос, но как будто бы перекраивалось и самое лицо, виделись: и грубоватая физиономия тетки, и сладкое выражение двадцатипятилетней девицы, и, наконец, звонко ораторствовала сваха. С появлением женихов все уже хохотали, и в том месте, где Жевакин рассказывает, как солдаты говорили по-итальянски, Аполлос Михайлыч остановил Рымова.

– Нет, Виктор Павлыч, пощадите, – воскликнул он, отнимая у комика книгу. – О господи, даже колика сделалась… Матрена Матвевна! Не прикажете ли истерических капель?

– Я не знаю, что такое со мною, – отвечала вдова, – я просто сумасшедшая.

– Как вы находите, Дарья Ивановна? – отнесся хозяин к молодой даме.

– Tres drole, Аполлос Михайлыч, – отвечала та.

– Живокини не уступит – ужасный урод! – шепнул ей на ухо Мишель.

– Я, mon oncle, никогда так не смеялась… Отчего это? – сказала Фани.

– Это, душа моя, значит высшее искусство смешить. О чем плачете, Юлий Карлыч?

– От смеха, Аполлос Михайлыч, ей-богу, от смеха.

– Вижу, что от смеха, даже наш великий судья, и тот улыбается. Короче сказать: вы, Виктор Павлыч, великий актер.

Все эти похвалы комик слушал потупившись.

– Но вот ведь, господа, в чем главное дело, – начал рассуждать Дилетаев, – что смеялись мы, – это не удивительно: фарс всякой смешон; но, главное, – разнообразие таланта Виктора Павлыча. Он, например, может сыграть все почти лица: и сваху, и невесту, и тетку – это удивительно!.. Что бы вы теперь могли сделать в классической комедии? – продолжал он, обращаясь к комику. – Это выше слов: конечно, тут бы смеяться не стали; но зато на изящный-то вкус как бы подействовало, особенно в этих живых пассивных сценах, на которые с умыслом автор рассчитывает.

– Что вы изволите, Аполлос Михайлыч, разуметь под классической комедией? – спросил скромно комик.

– Как что такое я разумею под именем классической комедии? – возразил хозяин. – Я разумею под этим именем все классические комедии, которые написаны по правилам искусства.

– Всякая комедия, если она выражает что-нибудь смешное ярко и естественно, – классическая комедия, – возразил скромно комик.

– Ах, нет: это совершенно ложная мысль! – перебил хозяин. – Смешного много написано: смешон водевиль, смешон фарс, но это не то… классическая комедия пишется по строгим и особенным правилам.

– Какие же особенные правила, mon oncle? Теперь в Петербурге даются водевили, которые гораздо лучше всех ваших классических комедий, – вмешался в разговор Мишель.

– Ну, mon cher, ты еще не можешь судить об этом; то, что я хочу сказать, ты не совсем и поймешь.

– Да почему же вы одни только можете понимать? – возразил племянник.

– Молчи, пожалуйста! Твое дело галстуки повязывать да воротнички выставлять – и только. Я заговорил об особых правилах классического искусства; известны ли они вам, Виктор Павлыч?

– Когда-то учил-с, но теперь уж совсем забыл.

– Ну, поэтому слегка их припомню вам; я сам тоже давно учил, но как-то врезалось в память. Первое правило – единство содержания; второе, да… второе, я полагаю, то, чтобы пиеса была написана стихами – это необходимо для классицизма; и, наконец, третье, уж совершенно как-то не помню, – кажется, чтобы все кончилось благополучно… например, свадьбою или чем-нибудь другим; но я, с своей стороны, кладу еще четвертое условие для того, чтобы комедия действовала на вкус людей образованных: надобно, чтобы она взята была из образованного класса; а то помилуйте! Что такое нынче пишут? На сцене фигурируют пьяные мужики, хохлы, лакеи, какие-то уроды-помещики. Такая сволочь, что не глядел бы, да и в натуре их совсем нет. Возьмите вы комедии Шаховского – букет изящного, ароматом пахнет… Я очень бы желал, Виктор Павлыч, чтобы вы прочитали мою комедию; конечно, это не ваш род, но все-таки полагаю, что вы бы произнесли ее верно и с артистическим одушевлением.